Княжна - Страница 34

– Посижу. Тебя саму скоро сон одолеет от моего снадобья, тогда и я лягу.

Катерина прижалась щекой к её руке, поцеловала.

– Ты моя спасительница. Как и благодарить тебя, не знаю.

– Полно. Просто я в лекарстве понаторела. А каждый, у кого такое умение есть, должен всем страждущим помогать. Иначе дар этот пропадёт. Это завет.

– Что ж, ты и нищих бродяжек лечить будешь?

– Буду. И нищих, и разбойников. Я уж лечила.

Катерина смотрела на неё пристально, потом сказала тихо.

– Хорошо, что ты с нами в поход едешь.

Мария потрогала ей лоб, пощупала жилку на шее.

– А у тебя раньше так было?

– Было. После Лизаньки. А теперь уж сколько времени прошло, а я всё никак не рожу. А государь сына страсть как хочет. Говорили мне, это от того может быть, что нетерпелив он очень, государь. Мужской силы в нём много. Я ведь оттого и не сплю здесь, что он и ночью не один раз, и утром, а бывает, и среди дня… В его-то покоях лишних глаз нет, а здесь вон народу сколь, да и вы – девицы, неловко.

Она смутилась, покраснела.

Смутилась и Мария, пронеслось в голове: «Да уж, мужская сила у него совесть застит». Хорошо, не сказала, язык вовремя прикусила.

Ночь Катерина проспала спокойно, но к утру у неё поднялся жар. Царский лекарь Доннель и призванный для консилии домашний врач Апраксиных прописали больной свои порошки, но после их ухода Катерина попросила:

– Маша, не надо мне их лекарства. Они ведь думают, что у меня простудная горячка. Лучше ты меня полечи, у тебя вернее выйдет.

– Так, может, признаться им, отчего хворь у тебя?

– Что ты! Мужчинам-то? Срам какой! Да и что они в этом понимать могут! Никогда не слыхала, чтобы доктора женские болезни лечили. Ты со мной побудешь?

– Конечно. Вот сейчас за молоком пошлю… И клюквы ещё надо… Вот сделаю тебе питьё и сяду здесь, перевод писать буду.

День получился суматошный: несколько врачебных осмотров, два раза Мария в свой дом за припасами ездила, то и дело забегали царевны, царский секретарь не раз о здоровье справлялся. К вечеру сам Пётр из Приказа вернулся. Вошёл румяный, пахнущий снегом и табаком, поцеловал горячий и влажный Катеринин лоб.

– Что же ты, Катеринушка? Доктора были? Ещё лекарей нагоню.

– Не надо, государь, Маша лучше лечит.

Голос у Катерины слабый. Она облизала сохнущие губы, Мария проворно поднесла ей чашу с клюквенной водой, сказала, строго взглянув на Петра:

– Я рядом буду, кликните, если что.

Вышла. Сразу подскочила Варенька.

– Как она?

– Плохо, боюсь, антонов огонь не прикинулся бы.

Глаза у Вареньки круглые, она не то удивляется, не то радуется.

– Ой, что ж будет теперь… А Нинка-то что придумала, представляешь…

– Постой, – остановил её возбуждённый шёпот Марии. – Кажись, зовут меня.

На лице Петра не было и следа улыбки, с которой он вошёл с улицы, по углам рта напряглись желваки.

– Катерина Алексеевна сказала, есть в деревне отца твоего лекарка, от неё и уменье твоё.

– Есть, Пётр Алексеевич.

– Далеко ехать?

– За день добраться можно.

– Вот что, княжна, сейчас отряжу роту солдат, а ты своего человека дай в проводники, чтоб завтра эта лекарка здесь была. Заплачу и ей, и отцу твоему, мало не будет.

Мария оторопела. Представила, как в заповедный лес вваливаются солдаты… За такое Нава и проклясть может.

– Не выйдет, государь. Она никуда не ездит, всех больных к ней везут.

– Неужто и царь ей не выше прочих? А вздумает артачиться – силком привезут, здесь поговорим.

Мария испугалась. Зря рассказала, надо выпутываться!

– Не выйдет, государь. Не в её то воле. Она не только уменьем своим, она местом лечит.

– ???

– Её избушка на таком месте стоит, что там у любого человека сил прибывает, а хворей убывает. Потому и сама она уж не помнит, сколько ей лет, а телом лёгкая, да гибкая, как молодая.

– Чудеса сказываешь. Только что недосуг сейчас, а то бы сам Катеньку проводил, посмотрел бы на эту колдунью. Ну ладно, отправляйтесь завтра с утра, как доедете, посыльного с депешей отправь. И каждый день чтоб донесение мне о здоровье супруги и о всех других делах было.

Пётр как-то жалобно, необычно для него посмотрел на них обеих.

– Вы уж старайтесь там лечиться. Если скоро не получится, что ж – задержитесь, в поход тогда один пойду.

Катерина встрепенулась, замотала головой. Пётр взял её за руку.

– Лежи, молчи. Повременю, сколько можно.

Катерине в дороге хуже стало. В Никольском минуты лишней не задержались, только солдат там оставили.

Нава и спрашивать ничего не спросила, только глянула в Катеринино пылающее лицо и велела нести её в лечебную горницу. Всех провожатых с каретой обратно в деревню прогнала, остались только Пелагея с Марией, да и то Пелагея еле выпросилась, обещала весь дом ей перемыть и баню обиходить.

Ночь Нава с Катериной сама просидела. Марии велела спать. А утром её подняла, всё, что делать, обсказала и у больной посадила, сама же в свою камору ушла, зельями занялась. Много раз на дню новые чаши подносила взамен опустевших. И к вечеру полегчало Катерине, жар спал, глаза глянули осмысленно. Глянули и сразу испугались.

Испугаться и впрямь было чего. Стены и потолок в горнице тёмные, как закопчённые, по стенам пучки травы, корней, грибов навешаны, да ещё перья, кости, раковины, камни какие-то разноцветные. Стол широкий горшками да ступками уставлен. А рядом с собой увидела Катерина лицо, да такое страшное, что сразу глаза закрыла. Спросили бы её, что страшного в том лице, не ответила бы. Глаза, нос, рот – всё обычное. Но нельзя было сказать, молодое оно или старое, мужское или женское, доброе или злое. И от того нечеловеческим казалось, неживым, страшным.